Уважаемые коллеги! Я прожил (без преувеличения) долгую жизнь и очень многое увидел, испытал и понял. Для своих потомков я написал
большую книгу воспоминаний "Прожитое и пережитое" с фотографиями разных лет. В своём семейном "издательстве" она издана  в 4-х (четырёх)
экземплярах.  В 2000 и 2001 годах в нашей областной газете "Калининградская правда" в пятничном номере под рубрикой "Истории из жизни" публиковались невыдуманные рассказы её читателей.  Я тоже не удержался от искушения поделиться с читателями газеты историями из  своей жизни.
Всего в "Пятнице"  было опубликовано полтора десятка моих рассказов, в том числе и предлагаемые вашему вниманию.
          Вы, уважаемые коллеги, и ваши ученики, по счастью, далеки от памятных и незабываемых людьми моего поколения лет. Мои неприхотливые рассказы всего лишь о моих буднях военных и послевоенных лет. Хочется надеяться, что они будут, хотя бы ради любопытства, прочитаны. Не судите их строго...
           С уважением - Вячеслав Григорьевич Капустин

ЧТО БЫЛО, ТО БЫЛО...

После успешного окончания в октябре 1941 года ускоренного курса Владивостокского военно-пехотного училища меня, молодого лейтенанта, назначили командиром стрелкового взвода одного из стрелковых полков легендарной Первой Краснознаменной армии. Полк был укомплектован сибиряками. В первых числах декабря из стрелковых батальонов было сформировано несколько маршевых рот, и наши хорошо подготовленные бойцы убыли в действующую армию. Меня вызвали в штаб полка и объявили, что временно, до прибытия нового пополнения, я назначен командиром взвода снабжения минометного батальона полка. Бывший командир взвода старший сержант-сверхсрочник был срочно назначен старшиной одной из маршевых рот. Так что передача заняла всего несколько минут. Построив взвод, я увидел перед собой воинов-сибиряков намного старше меня, а некоторые из них годились мне, неделю назад отметившему свой 21-й год рождения, в отцы. Я до сих пор с теплом вспоминаю тех моих солдат, хотя однажды они меня чуть было крепко не подвели.

Это было довольно холодной январской ночью. В комнату общежития командного состава гарнизона, где я крепко спал, вошел ездовой моего взвода Сергеев и разбудил меня со словами:
- Товарищ лейтенант, надо срочно ехать. Вы только не волнуйтесь! Эти слова еще больше встревожили меня. Не хватало бы еще какого-то «ЧП». По-курсантски быстро одевшись, я выбежал во двор, где меня ожидал ездовой. На освещенном полной луной дворе стояли мой оседланный конь Рейнольд и еще один конь без седла.
- Товарищ лейтенант, — тихо произнес солдат и, глотнув воздуха, виновато продолжил, - нас поймали... Я все понял без дальнейших слов. Уже по дороге, почти со слезами на глазах, он рассказал что в этот поздний час приключилось с ним и его друзьями.

Примерно через полчаса мы въехали в село и оказались возле дома с освещенными окнами. Это была контора местного совхоза. У ворот стояли две пароконные брички с наспех набросанными на них охапками сена и привязанные к ним три лошади. В ночной тишине слышалось смачное пожевывание ароматного сена. Я вошел в дом. В накуренной комнате при тусклом свете керосиновой лампы я едва различил мирно беседующих работников совхоза и двоих ездовых моего взвода. При моем появлении солдаты встали. Их примеру последовали и совхозники. Я представился.
Солдаты, не ожидая моего приказа, сразу же покинули помещение. Поздоровавшись с оставшимися (одни из них оказался управляющим отделением совхоза), я прежде всего извинился за действия своих подчиненных и молча выслушал справедливые упреки и обвинения в хищении государственной собственности, за что виновные должны нести уголовную ответственность по закону. Старшее поколение помнит, что это были за законы. Я согласился со всем этим и еще раз попросил извинить солдат и меня, их непосредственного начальника, как можно убедительнее объяснив причину их самовольных действий.
Во взводе, — объяснял я, — числилось 6 сверхштатных лошадей, предназначенных для отправки в действующую армию. Корма же отпускали только на штатных лошадей. Солдаты, бывшие колхозники, жалели их, подкармливали чем могли. Я не раз видел, как ездовые скармливали с рук своим лошадям половину своих паек, а иногда давали своим любимцам и по кусочку сахара. Жалость к животным и подтолкнула служивых на столь отчаянный шаг — «позаимствовать» в соседнем совхозе пару возов сена. Мои ли слова, рассказы ли солдат еще до моего приезда, а скорее всего — и то, и другое, смягчили суровость управляющего отделением — он обещал не поднимать шума и не сообщать об этом инциденте районным властям и, к моему великому удовлетворению, нашему командованию. Мы расстались вполне дружелюбно. Сено же завезли на совхозный скотный двор, сгрузили его и налегке крупной рысью около трех часов ночи мы вернулись в часть.
Солдаты понимали свою вину, не оправдывались. Но было видно, что больше всего они огорчены не столько тем, что их поймали, сколько тем, что их афера не удалась. Я не стал их наказывать, ограничился лишь разговором и предупреждением впредь не предпринимать таких уголовно наказуемых действий. Я и сейчас считаю, что тогда поступил правильно.

Мой верховой конь, как я уже упоминал, имел кличку Рейнольд. Бывший командир, донской казак, при передаче взвода предупредил меня, что Рейнольд - конь молодой, своенравный и порой неуправляемый. Конь мне очень понравился. Позднее, по примеру свои солдат, я частенько угощал своего "вороного" лакомым ломтиком хлеба с солью или кусочком сахара. На первом же выходе по тревоге я осмелился сесть на коня, и он в общей батальонной колонне показал себя с самой лучшей стороны, так что когда мне и командиру взвода связи понадобилось прибыть в штаб полка, мы решили ехать верхами. В пути мой напарник немного отстал и крикнул мне, чтобы я его подождал. Этот его крик так испугал моего Рейнольда, что он рванулся в сторону и понес меня по припорошенному снегом полю в сторону реки Тахеяж. Закусив удила, он совершенно не реагировал на натянутый мною повод. Уже приближался двухметровый берег реки с ледяным панцирем. Я сгруппировался и на ходу спрыгнул с коня, не выпустив поводья. Конь протащил меня по мерзлой земле 5-6 метров и остановился на самом краю берега. Он был в поту и беспокойно прядал ушами. Все его тело сотрясала нервная дрожь, а с губ падала покрасневшая от крови пена. Я бы слукавил, если бы сказал, что не испытал страха. Решение спрыгнуть с коня на ходу было скорее рефлекторным, нежели осознанным. Я приблизился к Рейнольду, стал гладить его потную шею и разговаривать с ним. Сел в седло, только выведя коня на дорогу. Весь остальной путь и обратно мы ехали, держась рядом, стремя в стремя.
В апреле из военного училища прибыл молодой лейтенант-артиллерист. Я сдал ему взвод и вернулся в свою роту. На сей раз она была укомплектована воинами – выходцами из солнечного Азербайджана. Позднее я узнал, что молодой командир так и не осмелился сесть на Рейнольда. При очередном отборе лошадей для отправки в действующую армию Рейнольд был представлен отборочной комиссии, и коня забрали. Я очень привязался к этому норовистому коню, и это известие, конечно же, огорчило меня, тем более что ранее его скрывали от таких комиссий.

НЕОЖИДАННЫЙ ТРОФЕЙ

Конец лета 1942 года. Я в то время командовал ротой автоматчиков 211 стрелкового полка прославленной 1-й Краснознаменной армии. На Западе шли кровопролитные бои с немецко-фашистскими захватчиками, а здесь, на Дальнем Востоке, — интенсивная подготовка к отражению ожидавшегося со дня на день нападения союзника Германии — милитаристской Японии. Войска укрепляли границу, совершенствовали оборону. Наш полк дислоцировался в двух-трех километрах от границы. Огромные землянки, на целый батальон каждая, с двухъярусными нарами, хорошо скрывались под сенью сплошных зарослей дубняка. На вершине двугорбой сопки «Верблюд» находился наблюдательный пункт полка. Нам, командирам подразделений, не раз приходилось, пользуясь стереотрубой, наблюдать за ходом боевой учебы дислоцированной по ту сторону границы японской пехотной части. Особый интерес вызывали у нас уроки рукопашного боя.
Кроме боевой учебы, полк выполнял задачу по строительству в тылу своего участка второй линии обороны. Мы строили окопы полного профиля с огневыми позициями для ведения перекрестного огня в так называемом «мертвом пространстве» на подступах к сооружаемым или уже готовым к обороне железобетонным ДОТам долговременным огневым точкам.
Закончив строительство и оборудование одного объекта и сдав его, мы переходили на другой. Обустраивались, как могли: из солдатских плащ-палаток сооружали шалаши, оборудовали «кухню», в стороне отрывали туалетные ровики. Постелью для нас служили трава и ветки, подушками — вещевые мешки. а одеялами — шинели.
Обстановка была напряженная. Рядом — граница. Нам не раз говорили, что японцы пытаются разведать нашу оборону, используя для этого все средства, в том числе и засылку лазутчиков. (В подтверждение к сказанному: после разгрома японской квантунской армии в ее штабе была обнаружена фотография нашего полкового командира. Он был сфотографирован на своем белом коне вблизи расположения полка, в полутора километрах от границы).
Ночью спали не разуваясь и не раздеваясь, в готовности к немедленным действиям.
С той поры прошло много лет. Но очень многое навсегда осталось в памяти и порой хочется поделиться увиденным и пережитым. Разве можно забыть одну из тех тревожных ночей, закончившейся «пиром»? Работы в тот день, как всегда, закончили, когда уже стемнело. Проинструктировав и выставив часовых, я втиснулся в нашу «командирскую опочивальню на трех персон» и сразу же уснул. А часа через два я выскочил из шалаша, еще как следует не проснувшись, когда услышал выстрелы. Солдаты и без моей команды заняли свои места согласно боевому расчету.
А произошло вот что. Та ночь была тихая и темная, как говорят, хоть глаз выколи. И в этой тишине один из часовых услышал подозрительный шорох, который после короткой паузы повторился. В этот пограничный район да еще в такое время с добром никто прийти не мог. Это — японский разведчик, решил часовой, и, не раздумывая, пустил в темноту, в сторону ночного шороха, длинную автоматную очередь. Не поверить часовому я не мог и решил прочесать заросли дубняка, развернув роту в цепь. И вот он виновник тревоги. Им оказался... огромный кабан. Двумя пулями он был сражен наповал, не успев и хрюкнуть. Было уже не до сна. Нашлись специалисты, они разделали тушу секача. А утром мы устроили настоящий пир. Мясо было довольно грубым, но молодые зубы успешно справились с ним. Шашлыки «до отвалу» после всем надоевшего супа-пюре горохового — это действительно настоящий пир. А наш бдительный часовой стал героем дня! Часть кабанины ротные знатоки-умельцы насушили.
Во второй половине дня из расположения полка нам подвезли свежий хлеб и в знак благодарности за такой подарок (сухари нам уже давно надоели) мы почти полтуши отправили на полковую кухню.
Неподалеку от одного возводимого нами объекта было поле приграничного колхоза с посевами сои. Как везде и всегда у нас, при уборке были допущены большие потери урожая. На этом поле кормились фазаны. Солдатами не раз высказывались предложения пострелять по ним, но я всякий раз отказывал, а потом вообще запретил говорить на эту тему. Вместо этого посоветовал командирам взводов организовать сбор оставшейся на полях сои для усиления питания. Что и было сделано. Соевое зерно поджаривали в крышках солдатских котелков. Могу засвидетельствовать: поджаренная соя — добрый продукт! Ее вкус, кажется, я ощущаю по сей день.
Те годы, годы лишений и тревожных ожиданий, остались далеко позади, но они свежи в памяти. С большим уважением и теплотой я часто вспоминаю своих солдат тех лет, солдат-тружеников, долбивших скальный грунт до кровавых мозолей на руках, но никогда не жаловавшихся на тяготы военной службы. Они всегда были готовы помочь друг другу и помогали, делились последней щепоткой крепкого домашнего табака, листья которого им присылали в письмах матери, жены, невесты. Я всегда верил в своих солдат и они отвечали мне тем же. Спасибо им за это!